И мы в круговороте серых дней, Забыли, что нас делало людьми. Мы жрём друг друга, делая больней, В попытках стать зверьми. Но я хотел бы помнить о любви – Я всё же вижу свет в своей судьбе, И этот свет, блуждающий во тьме, Ведёт меня к тебе.

– Мерлин, ты ничего уже не сможешь поделать.
– Я не смог?
– Нет, юный чародей, все о чем ты мечтал – воплотится в жизнь.
– Я не хочу терять его, он мой друг!

Успех надо заслужить, – продолжал хлестать словами Макс.
– Потом и кровью, бессонными ночами и работой по 16 часов в сутки семь дней в неделю. Так и только так рождаются чемпионы. И либо ты находишь кучу оправданий, почему у тебя до сих пор все плохо, либо вкалываешь каждый день как папа Карло. Для того, чтобы однажды почувствовать вкус победы и получить от этого удовольствие.

Часа два я трепался, не закрывая рот. Получился этакий дикий коктейль из воспоминаний детства и последних страниц славной истории Тайного Сыска. Это звучало так нелепо, что я сам себе не верил – а ведь говорил чистую правду, словно поклялся на Библии с утра пораньше.

Человек часто не замечает, как своими поступками он производит невыгодное для себя впечатление, не желая в то же время сделать ничего дурного.

В том, что касается забытой посуды, между чаем и кофе существует принципиальное различие. Чай по своему воздействию центростремителен, кофе – центробежен. Чай вбирает в себя мир, кофе проникает в него тысячами незаметных искр. Чай устремлен в прошлое, кофе – в стороны и вперед.

… всякая завершенная история – история о смерти, рассказанная смертным повествователем смертному слушателю. Мой внутренний ребенок очень этого дела боится, но верит, что бывают иные какие-то варианты, и вечно нудит: «А что было дальше?» – в надежде, что «дальше» было хоть что-то, кроме тишины…

И пошла дальше, проклиная нынешние времена, когда обычные сердечные человеческие поступки – обнять чужого ребенка, погладить его по голове, или вот, к примеру, взять за руку – вдруг стали подозрительным поведением. Не то чтобы это так уж мешало настоящим злодеям безошибочно отыскивать кандидатов на роль жертвы, зато в мире стало гораздо меньше тепла и любви. И, соответственно, больше одиночества и взаимного недоверия. Потому что… виснуть на шее у соседа дяди Натана, забираться на колени к маминой подружке тете Вере, обниматься с толстой библиотекаршей, которая любила своих малолетних читателей как родных внуков – все это был бесконечно радостный опыт доверия и любви

– Ты верующий?
– Стараюсь быть верующим, но это не всегда так просто, и да, это здорово помогает изо дня в день.

Иногда я понимаю, что больше всего на свете люблю глаголы прошедшего времени. Все пустяки по сравнению с ними. Чертовски приятно слышать: «Тебе нелегко пришлось» – и небрежно отмахиваться – мало ли что было. Было и прошло.

Паша: а бы хотел чтобы мне поделали сороку-белобоку Арс: а можно мы сделаем то, что не войдет в эфир? Паша: мне сороку-белобоку?!

Самая жестокая тирания – та, которая выступает под сенью законности и под флагом справедливости.