– Она пропала, пропала навсегда.
– Может, а может, и нет. Здесь лишь запчасти. То, что ты любил в своей машине. То, что делало её особенной, находится в тебе.

… Успокойся. «Другой» он, видите ли… Ты – это ты. Твоя кровь отравлена памятью обо мне. Меня это вполне устраивает – чего ж тебе еще?

У каждого человека свои звезды. Одним – тем, кто странствует, они указывают путь. Для других это просто огоньки.

В одиночестве Рубен наблюдал за зверьём, за птицами, за жуками. Понял, что люди – те же барашки: идут, куда направят, ищут еду, рожают детёнышей, умирают. И после этих мыслей так со стадом сроднился, что, когда осенью спустился с гор и пришёл проведать мать, сказал: – Я теперь навсегда с ними. У меня шерстяное сердце. Они научили меня из простоты добывать радость.

Скоро будет неделя, как умер сын, а он еще путем не говорил ни с кем… Нужно поговорить с толком, с расстановкой… Надо рассказать, как заболел сын, как он мучился, что говорил перед смертью, как умер… Нужно описать похороны и поездку в больницу за одеждой покойника. В деревне осталась дочка Анисья… И про нее нужно поговорить… Да мало ли о чем он может теперь поговорить? Слушатель должен охать, вздыхать, причитывать… А с бабами говорить еще лучше. Те хоть и дуры, но ревут от двух слов.

О необъятной глубине и безграничности неба можно судить только на море да в степи ночью, когда светит луна.

Какие дикие нравы, какие лица! Что за бестолковые ночи, какие неинтересные, незаметные дни! Ненужные дела и разговоры всё об одном отхватывают на свою долю лучшую часть времени, лучшие силы, и в конце концов остается какая-то куцая, бескрылая жизнь, какая-то чепуха, и уйти и бежать нельзя, точно сидишь в сумасшедшем доме или в арестантских ротах!